Триумфатор нескольких кинофестивалей, успешный режиссер, основатель и руководитель одной из немногих российских киностудий-долгожителей рассказал редактору Chief Time о том, почему кино – это не работа, как снимать через «трудно и невозможно» и отчего считает себя предпринимателем.
Мы с фотографом пришли на интервью к Алексею Ефимовичу в разгар кинопроб. Поэтому первое, что получили, – строгий вопросительный взгляд «вы кто?». Зато вторым был интереснейший разговор с режиссером в перерыве съемок.
Как вы считаете, предпринимательство как класс для чего в нашем обществе?
Я думаю, что предпринимательство… Меня ведь когда-то попросил «Внешэкономбанк» сделать три мини-фильма по малому и среднему бизнесу. Я к этому подошел как к маленькому фильму с полноценным сюжетом. Это тоже была любопытная вещь. Я считаю, что в предпринимательстве – будущее нашей страны. Только не когда его, еще не успевшее образоваться, начинают душить различными правовыми и неправовыми актами, налогами и так далее. Средний класс определяет качество страны. Я тоже предприниматель и бизнесмен. У меня есть студия, и мы должны как-то выживать. На студии работает много людей, мы делаем картины, пытаемся сохранять лицо, чтобы это не было, как я называю, только «экранизацией анекдотов». Но при этом мы должны как-то зарабатывать, чтобы жить. Поэтому к предпринимательству я отношусь очень хорошо и считаю, что оно должно развиваться.
Студия, которая в 1991 году была образована…
Да, ей уже больше 20 лет. Редкий тоже случай в кино, чтобы так держались. Не все студии в нашей киноиндустрии живут и работают два десятка лет.
На ваших фильмах работает одна команда?
У меня есть костяк людей, с которыми я работаю уже не одну картину, – оператор, второй режиссер, художник-постановщик. Сейчас мы начинаем огромную по масштабам картину, которая называется «Матильда», и постоянная, проверенная команда будет чрезвычайно важна. Мы держимся, и я знаю, что работа каждого из команды будет качественной. Хотя мы и спорим, и ругаемся.
Как вы определяете свою задачу в команде?
Фильм иногда снимают несколько месяцев. Это работа двухсот человек, если весь состав брать: осветители, рабочие, актеры, операторы, гримеры, художники и так далее. Если они почувствуют, что ты (режиссер) не горишь… Не значит, что я должен выходить с флагом и кричать: «Вперед, ребята!». Но я должен гореть идеей, подпитывать их энергией. Как только они почувствуют, что я устал, тут же потеряют интерес. Это тоже все отразится на экране. Поэтому режиссер, лидер должен уметь сплотить команду, держать атмосферу, интерес, и не только словами. Режиссер – это психолог, и он должен чувствовать любого человека, которого видит. Но есть момент, который я не пойму никогда. Если только вижу кого-то на площадке в нетрезвом виде – кто бы он ни был: актер, кто-то из руководящего состава, – тот исчезает с площадки мгновенно, без разговоров.
А где берете подпитку для себя?
От всех, кто меня окружает. Это взаимный процесс. Например, у меня во ВГИКе не так давно была режиссерская мастерская. 20 человек. Я когда от них уходил, то меня не было как будто бы. Меня всего выжимали, выпивали. Я был совершенно опустошенный. И при этом мне с ними очень интересно, они мне тоже давали много.
На съемках, на площадке я всем разрешаю говорить, обсуждать, иногда можно услышать и что-то интересное. Надо не бояться. Важно выслушать всех и принять единственно правильное решение. Кино интересно и сложно тем, что ты в один конкретный день должен снять гениальный материал. У тебя нет другого выхода, нет возможности репетировать, что-то менять, у тебя все – здесь. И в этот день изволь получить максимум. И от этого бывает иногда очень сложно.
Ваш новый фильм кажется работой более агрессивной и жесткой по сравнению с предыдущими. С чем это связано?
Это действительно необычное для меня произведение. Во-первых, это вообще – первая экранизация произведения замечательного писателя Захара Прилепина, повесть так же называется «Восьмерка».
Во-вторых, в каждом фильме я пытаюсь попробовать себя с какой-то новой стороны. Кино ведь – это не работа, я прохожу путь вместе с героями, открываю для себя какие-то новые вещи. У меня есть правило: я должен быть внутри картины, а значит, я – один из тех людей, которые там есть. Это не буквально, но я стараюсь себя ассоциировать с одним из героев, и тогда проживаю вместе с ним какие-то периоды, начинаю лучше понимать тех, кто его окружает, это очень помогает в режиссуре достичь результата на экране. В новом фильме это тоже было, я вместе с героем проходил сюжет и пытался для себя решать вопросы: «Как бы я поступил? Как бы это складывалось в моей голове?». И это всегда – самое любопытное. Интересно сталкиваться с тем, чего ты тоже не знаешь. Когда не знаешь таких персонажей, таких конкретных героев, такого поворота любовной истории, тогда для тебя это становится и новым, и исследовательским, и интересным.
Сколько же вы прочитываете литературы, выбирая сюжеты?
В этом случае было проще. С Захаром Прилепиным я дружу. И мы с ним договорились: то, что будет из-под его пера выходить, он мне будет давать читать еще до публикации книги. Так случилось с «Восьмеркой». Я прочитал, и может быть, потому, что это немного не мой материал, однозначно для себя решил, что буду делать. Без всяких сомнений сразу ему позвонил, он дал согласие, и мы начали работать.
Как два художника подходят к одному и тому же произведению? Как делят авторство?
Повесть – это не сценарий. Я предложил Прилепину написать сценарий. Он, что было для меня хорошим признаком, отказался, потому что все-таки литературное произведение и сценарий есть разные вещи. Плюс он заметил: «Я там уже все сказал, теперь ваш выход, и вы должны что-то делать».
Под два имени – Учитель и Прилепин – легче находить бюджеты?
Бюджеты находить сейчас… В Голливуде режиссер, который номинируется на Оскар или «Золотой Глобус», дальше уже не думает, где найти деньги. У нас, к сожалению, все построено по иному принципу. Я давно предлагал вести рейтинги режиссеров, как у шахматистов. За последние пять лет – твои фестивальные, прокатные достижения. Это, кажется, фантазия, но это было бы правильно: надо понимать, кто на сегодня способен делать что-то стоящее. В России по-другому: оценивают прежде всего некий потенциально прокатный эффект. А это не всегда бывает главным ориентиром, для меня, во всяком случае. Хотя я тоже хочу, чтобы мои фильмы смотрело как можно больше людей. Находить бюджеты под будущие сборы непросто. Не помогают даже звездные имена в ролях.
А что тогда делает сборы?
Мы давно пытаемся понять, почему российское кино смотрят не так хорошо. Но прошлый год показал, что есть потенциал. У нас мало картин-событий, крупномасштабных картин, и по финансам в том числе. Большинство российских картин снимается за счет государственного финансирования. Если этот источник отключить, то наше кино рухнет. Инвестировать в кино невыгодно, поэтому найти того, кто вложился бы в кинобизнес, очень тяжело. Окупается мало картин, даже сверхуспешные фильмы иногда не окупаются. Пожалуй, лента «Горько» – единственный пример, когда фильм стоит полтора миллиона, а собрал 25. Там очень способный режиссер, театральный.
Кто ваша аудитория?
Говорят, что есть фестивальное кино, зрительское, для молодежи… Я просто стараюсь делать так, чтобы мое кино было интересно многим. Это трудно, это почти невозможно, но стремиться к этому надо. Принцип мой один: высокохудожественное кино, но для широкого зрителя.
Высокохудожественное относительно современного состояния российского кинематографа?
Почему российского? Кинематограф вообще не имеет границ. Относительно европейского, американского… всякого. В американском кино талантливых и интересных картин не намного больше, чем в России.
У нас – 5–6 интересных фильмов в год, там – 10–12, потому что они делают больше. Мы делаем 100 картин в год, а они – 300–400. Но дальше возникает пропасть. У нас дальше – очень много плохих картин, а у них – много среднего уровня. Особенно жанровые картины здорово держат средний уровень. Это то, что называется кинобизнесом, киноиндустрией.
А у нас – провал в этой стадии. У нас на среднем уровне потеряны форма, идея, квалификация. Поэтому, когда мы заполним эту нишу, талантливого кино будет примерно столько же… Не идут в кинотеатры на наше кино, потому что мы не держим средний уровень. Высокохудожественное – это значит, что все компоненты, начиная со сценария, с режиссуры, и заканчивая звуком, должны быть как минимум на хорошем уровне. Все это должны делать талантливые люди, лидеры в своей области. Кино не прощает никакой слабости ни в каком компоненте. Все вылезает на экран. Есть недостатки в сценарии – все вылезет на экран. Слабый художник – будем видеть костюмы не те. Поэтому, когда все совпадает, происходит это совмещение, то возникает результат.
Мы, конечно, можем сами определять, какие книги читать, какие фильмы смотреть. Но писатели и режиссеры все же в этом отборе первичны. Они формулируют для потребителя их продукта определенную реальность. Вы как для себя это ощущаете?
Что такое зритель? Это настолько разный состав – и социальный, и по образованию, по взглядам, и так далее. Угодить всем невозможно. Моя задача – чтобы зритель, сидя в зале, нашел себя на экране. Не обязательно буквально и во всем, но чтобы он увидел то, что ему близко, или почувствовал. Только тогда происходит контакт. Только тогда. Если это происходит, возникает ниточка, которая с экрана протянется, и если человек себя прочувствовал, тогда он будет смотреть, будет переживать.
